Жертвенность? Нет, не слышали

Это было четверть века назад далеко-далеко на севере. В маленьком таёжном городке, где вопреки стереотипам не было ни нефти, ни газа, ни градообразующего предприятия. Ещё там почти не было работы, а значит, не было и денег. И дач с огородами тоже почти не было, потому что почвы там болотистые, а лето холодное и короткое (помню, родители посадили как‑то картошку, но её прибили июльские заморозки).

Учителя в том городе (и много где ещё) голодали. В прямом смысле. Потому что зарплату порой задерживали на несколько месяцев, а к моменту выдачи деньги съедала инфляция, и их хватало на три пачки макарон и килограмм «ножек Буша». Я это хорошо знаю, потому что дружил с дочкой моей учительницы. И бывал у них дома.

Казалось бы, близость к семье способствует некой десакрализации педагога. Если ты регулярно бываешь в его доме и понимаешь, что Марина Борисовна – такой же человек, как и все остальные, то вот эти бессмертные некрасовские строки – «Учитель, перед именем твоим позволь смиренно преклонить колени» – не работают. Потому что это в классе Марина Борисовна вся такая собранная, всезнающая и строгая, а дома после проверки тетрадок ходит в халате, варит суп и смотрит сериал «Просто Мария». Какие уж тут коленопреклонения…

Но Марина Борисовна сакральность не утратила. Потому что настоящий учитель остаётся учителем даже в комплекте с халатом, супом и мексиканскими мыльными операми. В силу нищенской учительской зарплаты суп получался не очень густой, тянуть двух детей им с мужем, который тоже преподавал в школе, было непросто. Я всегда отказывался от приглашения к столу: дескать, я не голоден. А Марина Борисовна на переменках незаметно звала в прилегающую к классу каморку двух девочек из не очень обеспеченных и не самых благополучных семей. Они были голодные, и учительница их кормила. Бутербродами и чем‑то там ещё.

Я об этом узнал случайно. И много позже, уже в другой школе, когда мы изучали по программе рассказ Валентина Распутина «Уроки французского» (там, если кто не помнит, голодного мальчишку в годы послевоенной разрухи подкармливала учительница иностранного языка), никак не мог выбросить из головы своего учителя. Ту, которая несла в класс еду, лишая лакомого кусочка собственных детей. Это реальная история – не из книжки, а из жизни.

У каждой профессии свои изъяны и минусы. И, наверное, несмотря на майские указы и общий рост уровня жизни в 2000-е, профессия педагога по‑прежнему не самая высокооплачиваемая. И бумажной работы у учителей много: ещё пять лет назад белгородский губернатор говорил, что «учитель должен работать с учениками, а не с бумагами». И неадекватные коллеги, родители, руководители (нужное подчеркнуть) порой на пути встречаются.

И всё же все эти рассуждения – «слишком много детей», «слишком много бумаг», «слишком мало платят», «слишком старые стандарты» – обнажают не столько общие проблемы системы образования (а они есть, и их немало: говорю это как человек, проработавший некоторое время в Минобрнауки), сколько личные проблемы тех, кто ступил на эту стезю, слабо представляя себе, кто такой учитель. Потому что карьера учителя – это не про трудоустройство, не про лёгкие деньги и даже не про бумажки. Учительство предполагает жертвенность.

Мне кажется, что молодые педагоги, покидающие школу, к жертвам не готовы. В вузе им преподали педагогику и возрастную психологию и выдали дипломы, но забыли рассказать о чём‑то важном, что невозможно сформулировать и прописать в вузовских образовательных стандартах. Они не смотрели фильм «Доживём до понедельника», где звучит сакраментальная фраза: «От большинства людей остаётся только тире между двумя датами». Они живут в другое время, и у этого времени – другие идеалы: индивидуализм, гедонизм, карьеризм и другие измы.

И, наверное, это даже хорошо, что они быстро разочаровались в школе и так же быстро оттуда ушли. Хорошо для них и их учеников.

Олег Шевцов

А ещё почитайте материал нашего корреспондента Алёны Антоновой о том, что думают студенты, молодые и опытные учителя о своей профессии.

Источник